на Главную страницу

КОМАНДИРЫ

КОНТАКТЫ

КОРАБЛИ

История_Соловецкой_Школы_ЮНГОВ

Другие Школы и ЮНГИ

Аржанов Феликс Григорьевич,юнга Северного Флота,инженер-нефтяник



"Наши пути-дороги сошлись на Соловецких островах - в школе юнгов Военно-Морского Флота. Да-да, именно "юнгов", а не юнг, как принято сейчас говорить. И на ленточке было золотое тиснение "Школа юнгов ВМФ". Вы не можете себе представить, какие это были пацаны - мальчишки сороковых-роковых. Каждый подросток -личность (Виталии Гузанов).
"Было всё — и семейная трагедия, и успехи, и незаслуженные обиды. Но он никогда не жаловался, был всегда жизнелюбив, энергичен и считал, что, пока человек жив, он всегда может завоевать какое-то жизненное пространство. Переживал всё внутри себя, никогда его окружение не чувствовало, что Феликсу может быть плохо. Выдавали его только глаза — они в этих случаях темнели до черноты, да руки — он не знал, куда их деть
Профессор Валерий Грайфер(С 2000 г. - Председатель Совета директоров ОАО "ЛУКОЙЛ". Профессор Российского государственного университета нефти и газа им. И.М. Губкина, лауреат Ленинской премии и премии Правительства Российской Федерации) так охарактеризовал Аржанова: «Он был классным специалистом, но совершенно не умел подлаживаться под начальство и обстоятельства»

Про Феликса Аржанова есть статьи,книги,но лучше,конечно же его собственные воспоминания, вот они(из книги "Нефтянная эпопея Западной Сибири"(авторы-группа коллег-нефтянников и сам Аржанов)):
ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ГОДЫ МОЕЙ ЖИЗНИ
В один из жарских июльских дней 1972 г. на имя начальника Главного управления по добыче нефти и газа Западной Сибири Виктора Ивановича Муравленко было получено письмо: «Начальнику Главтюменнефтегаза т. Муравленко В. И., секретарю парткома т. Бирюкову В. П. 30 июля 1972 г. на Соловецких островах в Белом море в день Военно-Морского Флота СССР в соответствии с планом политуправления ВМФ и ЦК ВЛКСМ состоится юбилейная встреча выпускников школы юигов Военно-Морского Флота — участников Великой Отечественной войны. В суровом для нашей Родины 1942 г. по приказу парткома Военно-Морского Флота на Соловецких островах была создана первая в нашей стране школа юнгов флота. За годы Великой Отечественной войны по путевкам комсомола школа юнгов подготовила и выпустила более 4000 специалистов — отважных защитников нашей Родины. Юнги ВМФ, которым в то время было по 14—16 лет, сражались на всех флотах и флотилиях, защищая наши морские рубежи, вписав еще одну славную страницу в историю Военно- Морского Флота. За подвиги и героизм, проявленные в боях с фашистской Германией и милитаристской Японией, многие выпускники школы отмечены правительственными наградами, а несколько из них удостоены высокого звания — Героя Советского Союза. С тех пор прошло три десятка лет. Сегодня бывшие вы- пускники школы юнгов активно участвуют в мирном труде, продолжают службу в рядах Военно-Морского Флота, ведут большую военно-политическую работу среди молодежи. Оргкомитет просит Вас командировать сроком на пять дней с 28 июля 1972 г. участника Великой Отечественной войны — выпускника школы юнгов ВМФ Аржанова Феликса Григорьевича для участия в юбилейной встрече, посвященной 30-летню организации школы юнгов ВМФ и торжественной закладке памятника юнгам, погибшим в боях с немецко-фашистскими оккупантами. Председатель оргкомитета капитан 2 ранга В. Гузанов» В то время я уже более трех лет работал главным инженером Главтюменнефтегаза — первым заместителем В. И. Муравленко и в эти дни находился на нефтяных промыслах в Нижневартовском районе. Стояла сухая жаркая погода, горела тайга и огонь часто угрожал нефтепромысловым объектам. Находясь там, я занимался организацией работ по тушению лесных пожаров. Каждый день, утром и вечером, я звонил в Тюмень и докладывал В. И. Муравленко состояние дел по борьбе с лесными пожарами, советовался по целому ряду возникающих проблем. И вот однажды, после очередного доклада, он мне говорит: — Сегодня передай руководство работами своему заместителю и вылетай в Тюмень. Не понимая, что произошло и чем вызвана такая срочность, я встревоженно спросил: — Что случилось, Виктор Иванович, ведь еще два-три дня и мы стабилизируем здесь обстановку, разрешите мне остаться до окончания намеченных работ. Раньше в аналогичных ситуациях он обычно соглашался, а тут неожиданно для меня возразил: — Зачем же тебе оставаться, если положение улучшается. Вылетай сегодня же. Здесь есть вопрос, касающийся тебя лично, так что давай менять ничего не будем. Я тебя жду... В тот же день я вылетел в Тюмень и к концу дня был в его кабинете. Виктор Иванович показал мне письмо председателя оргкомитета и сказал: —Тебе надо ехать. — Но,— возразил я, —положение на севере пока остается сложным. Как же я поеду? Он помолчал, как бы взвешивая мои доводы, потом тихо сказал: — Ничего, справимся без тебя. Я же помню, с какой любовью ты рассказывал мне об этой школе и теперь, когда появилась реальная возможность вновь окунуться в тот мир, отказаться. Нет, 153 это же судьба. Ты потом никогда ни себе, ни мне не простишь эту упущенную возможность встретиться с юностью. Поэтому никаких возражений. Решение принято и не будем больше возвращаться к этому вопросу. Так просто был решен вопрос, ехать или не ехать. И я снова поразился тому, как умел этот мудрый человек вникать в жизнь, в судьбы людей, и люди платили ему своей любовью и уважением, делились с ним самым сокровенным, с большим вниманием прислушивались к его житейским советам. Мне никогда не забыть его слова: — Личные вопросы — это те же производственные вопросы. Судьба человека! Что может быть важнее... В. И. Муравленко я знал еще с незапамятных лет, когда был студентом нефтяного факультета Куйбышевского индустриального института, а он — начальником объединения Куйбышевнефть. Так сложилась жизнь, что он, будучи председателем государственной комиссии, вручал мне диплом инженера-нефтяника, затем я почти десять лет работал в системе объединения Куйбышевнефть, начальником которого все эти годы был В. И. Муравленко. Затем он был назначен начальником Главтюменнефтегаза и пригласил меня работать в Тюменскую область, где в то время началось освоение нефтяных богатств Западной Сибири. В течение четырех лет я работал главным инженером нефтегазодобывающего управления Юганскнефть, а затем был назначен главным инженером Главтюменнефтегаза — первым заместителем Виктора Ивановича, и проработал с ним девять лет до его смерти, а потом, уже после него, проработал еще три года начальником Главтюменнефтегаза, воплощая в жизнь задуманные нами планы развития этого крупнейшего нефтегазового региона. Но об этом позже. На следующий день после нашего разговора я улетел в Ленинград, оттуда поездом добрался до станции Кемь, и вот я уже на палубе буксира в ожидании отхода на Соловки. На рейде тихо, море как стеклышко. Здесь белые ночи, поэтому светло как днем. Солнце не уходит с небес. Этот день, как и два последующих, запомнятся на всю жизнь. 29 июля 1972 г. мы идем на Соловки, идем в нашу юность. И хотя прошло много лет, я ничего не забыл, да и как все это можно забыть. И вот все мы, стоя у фальшборта буксира, с волнением всматриваемся в даль, туда, где вот-вот должна показаться узкая полоска земли самого большого из Соловецких островов. Уже виден мигающий маяк на Секир-горе. Вот уже все ближе тот далекий берег, на который тридцать лет назад мы высадились впервые, чтобы изучить морскую и ратную науку. Тогда мы были 14—15-летними мальчишками, сейчас буксир подходит к пирсу бухты Благополучия с седовласыми ветеранами. Тогда мы ушли отсюда в море, в тяжелый ураган военных лет, сейчас для встречи с юностью с борта буксира сходили люди, умудренные большим жизненным багажом. И вот мы на Соловецкой земле. Объятия, поцелуи, слезы. Наверное, за всю историю Соловков здесь не было еще таких радостных встреч. Заснуть невозможно. До утра бы бродим по знакомым местам, а утром все стоим в праздничном строю. Все бывшие юнги словно сбросили десятки лет. Гостей видно по сверкающим на груди орденам и медалям. Наконец, звучит команда: «Поднять Военно-Морской флаг». Не раз слышали эту команду стоящие в строю, но сегодня они ее слушают с глубоким волнением, у многих на глазах слезы. Ведь именно под этим флагом прошли наши юные годы, под этим флагом юнги шли в бой за свою Родину. Много наших ровесников приняли смерть на боевых кораблях. Теперь об этом будет напоминать высокий серый камень с якорем у его основания. На камне надпись: «Воспитанникам Соловецкого учебного отряда Северного флота и школы юнгов Военно-Морского Флота, погибшим в годы Великой Отечественной войны 1941—1945 годов». Это памятник героизму и мужеству. Много радостных минут пережили все мы от этой чудесной встречи на Соловках. А сколько было воспоминаний. Но самым волнующим событием был выход бывших юнг в море. Запомнилось все до мельчайших деталей. Морской тральщик с юнгами- ветеранами на борту покидал бухту Благополучия. Все дальше уходит от нас земля Соловков. Вот она уже совсем пропала за горизонтом. С кормы корабля в духе старинных морских традиций ветераны опускают в море венок из сосновых веток и цветов. На венке бескозырка с ленточкой «Северный флот». Это память. Память о тех, кто никогда не вернется из боевого похода. Выстрелы салюта звучат в абсолютной тишине. Минута молчания. Глаза мокрые от слез. Ну, а потом был товарищеский ужин с воспоминаниями и песнями, которые исполнял бывший юнга народный артист СССР Борис Штоколов. И вот там, глядя на счастливые лица моих боевых товарищей, я вспоминал, как все это начиналось. Начало Великой Отечественной войны я встретил в Харькове. В первые дни воины мой отец добровольцем ушел в армию и вскоре погиб, защищая Киев. Мать с нами не жила, и я остался один, и было мне в ту пору 13 лет. Когда немецкие войска подошли к Харькову, меня забрали к себе друзья моего отца, работающие на крупном оборонном заводе, и с ними я приехал в г. Нижний Тагил, куда был эвакуирован завод. Там я поступил работать и с головой окунулся в трудовые будни того времени. Рабочий день был 12 часов, часто приходилось задерживаться на круглые сутки. Работал я электрослесарем на окончательной сборке танков Т-34. Практически весь рабочий день проводил в танке, все время общаясь с экипажами, которые принимали эти машины и с ними на железнодорожных платформах уезжали на разные участки Великой Отечественной войны. Слушая их фронтовые рассказы, видя, как они каждый день уезжали на фронт, я все время искал пути, как в один прекрасный день и мне уехать вместе с ними. К тому времени я уже понимал, что никогда не увижу своего отца. Мне страстно хотелось отомстить за своих родных и близких, по- гибших на фронте, отомстить за свою порабощенную землю, свой родной город, который топтали фашистские сапоги, и, читая про подвиги наших фронтовиков, особенно своих сверстников, которые к тому времени воевали и в составе воинских частей, и особенно в партизанских соединениях, я ждал своего часа. И он пришел. От своих друзей я узнал, что идет набор в школу юнг, которая находится где-то в районе Архангельска, и вот оттуда можно быстро попасть на фронт. Я очень мало представлял, что за город Архангельск и где он находится. Мне казалось в то время, что это где-то на краю света. Я не знал, что такое юнга. Все это меня мало интересовало, у меня была цель попасть на фронт и я видел пути ее достижения через эту школу. Поэтому я подал заявление в Ниж- ие-Тагилский военком, через неделю, даже не уволившись с завода, уехал в Свердловск, где прошел очень тщательную медкомиссию. Еще через неделю я ехал в теплушке в этот далекий Архангельск. Весь наш эшелон был целиком сформирован из подростков Свердловской области. В нашем вагоне все ребята были из Нижнего Тагила. Дорога была длинная. Ехали мы почти месяц. Теплушка была оборудована нарами, а в середине ее была установлена печка. Питались в основном всухомятку, иногда на крупных станциях нас водили в столовую. И вот, наконец, мы в Архангельске. Война почти не затронула город. В летний период в Архангельск приходили караваны иностранных судов из Англии, США и Канады с военными грузами для нашей страны. В порту докеры выгружали танки, самолеты, пушки, машины, трактора, продукты питания. Все это создавало атмосферу фронтового города. На вокзале нас встретила обычная вокзальная толчея. Все куда-то торопились, все знали, куда они едут и что их ждет, только у нас, будущих: юнгов, была полнейшая неясность. Мы уже были включены в военную машину и полностью подчинялись военным приказам, которые в своем большинстве не объясняли их исполнителям всего, того, что они хотели бы знать. Город, в основном, был расположен на другом берегу Северной Двины, и с вокзала до города нам пришлось добираться на тихоходном речном трамвайчике, которые местные жители по ста- ринке называли по имени- их бывшего владельца-коммерсанта Макарова — «макарками». Еще полтора часа пути по Северной Двине и мы ошвартовались у Красной пристани. Уже немного позже я узнал, что от Красной пристани уходил «Георгий Седов» к Северному полюсу, отсюда в начале тридцатых годов уходил «Челюскин» и другие известные полярные экспедиции. Сюда они и приходили. Красная пристань находилась в Соломбале, пригороде Архангельска. Здесь все напоминало о море. Здесь в мае 1694 г. Петр Первый лично подрубил подпоры у первого построенного русского корабля «Святой Павел» во время спуска на воду. В те времена Архангельск с его Соломбальской судостроительной верфью был единственным морским портом России. Отсюда начинали свой путь известные русские моряки: Лазарев, Литке, Гичалов, Русанов, Седов и Воронин. Именно здесь рождались, росли и уходили в море закоренелые скитальцы-непоседы, моряки, которым хорошо было только в море. Над многочисленными речками Со- ломбалы были перекинуты горбатые мостики, будто в Венеции, а их берега сплошь заставлены лодками, катерами и моторками. Уже много позже, неоднократно бывая в Соломбале, я любил бродить в лабиринтах лесобиржи, среди штабелей леса, маленьких мастерских по ремонту небольших судов, блуждать по улицам Соломбалы, на которых дома стояли на многовековых отложениях щепок и опилок — отходов от строительства кораблей, постепенно погружаясь в зыбкую землю, словно в пучину моря. Бывало, идешь по скрипучим деревянным мосткам-тротуарам, а вровень с ними — форточки окон первых этажей, которые давно ушли в землю. Во флотском экипаже, который находился в Соломбале, нас встретили с любопытством и жалостью. Уж больно не подходили мы в представлении встречавших нас людей к образу воина, защитника нашей Родины, слишком были малы аники-воины. В полуэкипаже нам предстояло пройти еще более строгую медицинскую и непонятную нам мандатную комиссию. И вот началось. Отбор в школу проходил безостановочно, разделяя нас на годных и негодных, на счастливых и несчастных. Врачи заняли гимнастический зал и нас гоняли от стола к столу. Голые, мы стыдливо прикрывались обходными листками, на которые заносились данные о состоянии нашего здоровья. Особенно страшно было садиться в кресло-вертушку, где проверяли состояние вестибулярного аппарата. Некоторых так уводило в сторону, что они, полностью потеряв равновесие, натыкались на все, что попадало на их пути. Наконец, эта проверка кончилась и нас привели в кабинет, где заседала комиссия, которую все называли чужим и непонятным для нас словом «мандатная». В ее состав, в основном, входили политработники и представители особого отдела, которые проверяли, нет ли среди нас врагов народа, так как в то время бытовало мнение, что врагов надо искать везде и даже среди малолетних, которые добровольно пошли защищать свою Родину. Наконец, пройдены все проверки, мы получили флотское обмундирование и стали флотскими юнгами. Среди нас были разные ребята. В основном это были дети города, и как это ни странно, но очень мало выходцев из семей моряков. Больше всего было ребят из провинции, где они никогда не видели моря. Были и такие, которые прибыли из воинских частей, где они были сынами полков, и из партизанских отрядов, были и такие, которые перешли линию фронта, чтобы не жить в оккупации, были и детдомовцы, не знавшие своих родителей, были и беспризорники, занимавшиеся до этого и воровством, и попрошайничеством, и даже бандитизмом, и были просто ребята, у которых родители были на фронте, и они остались совсем одни. В дни комиссования мы много узнали о том, кто же такой — юнга. Если заглянуть в словарь и поинтересоваться этим вопросом, то можно прочитать, что юнга — это подросток, проходящий на морском судне подготовку к службе в качестве матроса, или, иначе, младший матрос на корабле. Юнга — самое первое звание на флоте. Известный полярный капитан Владимир Иванович Воронин пошел в море тринадцатилетним юнгой. С юнги начинали свою флотскую службу и советские флотоводцы И. С. Юмашев, Г. И. Левченко, Н. Е. Басистый. Юнгой начинал и прославленный советский подводник Н. А. Лунин, под командованием которого подводная лодка К-21 торпедировала немецкий линкор «Тирлиц». В русском военном флоте юнга служил наравне с бывалыми матросами. Известно, что в.начале войны на самые опасные участки фронта бросали матросов, или, как их называли фашисты, «черную смерть». Не сдаваясь в плен, оставляя последний патрон для себя, многие моряки не вернулись на свои корабли. И вот этих, павших, должны были заменить другие, и в том числе юнги. В приказе Наркома Военно-Морского Флота адмирала Н. Г. Кузнецова о создании школы юнг на Соловках было сказано: «Школу укомплектовать юношами в возрасте 15—16 лет исключительно добровольцами». Наконец, настал день, когда нас привели на причал для посадки на судно «Комсомолец», которое должно было идти на Соловки. И вот мы впервые вышли в море на корабле. Море дышало, ощетинившись седыми волнами, ветер свистел в снастях и берега постепенно скрывались за туманной полосой горизонта. На следующий день, рано утром, в сероватой дымке показались Соловецкие острова. В это время года на Белом море стоят белые ночи, поэтому хорошо было видно, как вначале прямо из воды появи- лись белые церкви за темными валунными стенами Соловецкого Кремля, а потом только показалась земля самого острова. И вот стены монастыря наплывают все ближе и ближе, и наше судно вошло в бухту Благополучия и ошвартовалось у соловецкого причала. Здесь предстояло нам жить и учиться долгих 10 месяцев. ВЫПИСКА из приказа Командующего Северным флотом № 0366 от 11 июля 1942 г. определила место и статус школы юнгов: 1. Сформировать школу юнгов Военно-Морского Флота при учебном отряде с дислокацией на Соловецких островах. 2. Школу юнгов ВМФ подчинить командиру учебного отряда. Плановые занятия начать с 1 сентября 1942 г. Командующий Северным флотом, Член Военного Совета вице-адмирал Северного флота Головко дивизионный комиссар Николаев Начальник штаба Северного флота контр-адмирал Кучеров О жизни и учебе юнг написано много замечательных книг. Поэтому я продолжу свой рассказ о том, как после окончания школы мы служили на действующем Северном флоте. Итак, Ваенга. Причал, с которого я поднимаюсь на борт моего первого боевого корабля, эскадронного миноносца «Разумный». Боже мой, какой же красивый корабль! Он еще очень молод, построен в 1941 г. В тяжелом фронтовом 1942 г. для усиления действующего Северного флота с Тихого океана, из Владивостока, Северным морским путем были направлены три боевых корабля: два эсминца «Разумный» и «Разъяренный» и лидер «Баку». Это были современные корабли своего класса с хорошим ходом и боевым оснащением. Переход в тяжелых арктических условиях для того времени и особенно для неприспособленных военных кораблей был уникальным событием и его осуществить могли только мужественные люди, русские моряки. Руководил этим переходом знаменитый русский капитан Владимир Иванович Воронин. И вот я поднимаюсь на борт одного из них —эскадронного миноносца типа 7, или, как их в то время называли, «семерки» с красивым названием «Разумный». Уже на следующий день группа эсминцев, и в числе их «Разумный », ушла на выполнение боевой операции. Это был первый мой боевой поход. Я окончил школу юнгов по специальности радист, окончил се с отличием, имел очень высокую подготовку и поэтому был сразу включен в штат радистов корабля, и в этой боевой операции моя задача была особая. Боевая операция заключалась в артиллерийском обстреле норвежских портов Варде и Киркинес, где было сосредоточено большое количество фашистских войск. Моя задача заключалась в связи по радио с корректировщиками— нашими разведчиками, которые корректировали огонь наших кораблей, находясь непосредственно в обстреливаемом районе. Несколько часов три эсминца, «Разумный», «Разъяренный», «Гремящий » и лидер «Баку» обстреливали скопления фашистских войск, и когда операция была завершена и мы повернули на базу, еще очень долго было видно зарево пожара, возникшего в порту. Это горели склады топлива, боеприпасов и военного снаряжения. Так начались мои боевые будни. Обжился я очень быстро. Сказалась моя довольно высокая профессиональная подготовка радиста. Мне было все знакомо. Я как бы продолжал совершенствовать те навыки, которые получил в школе юнгов. Жили мы, радисты, в первом носовом кубрике. Там, как тогда говорили, жила морская интеллигенция: радисты, рулевые, сигнальщики. Спать мы, молодые, или, как нас называли, «салажата», должны были в подвесных койках на пробковых матрасах. Вначале это было даже романтично, спишь, как в гамаке, но после нескольких ночей эта романтика надоела и я в основном спал на полу одной из радиорубок эсминца. В основном наши эсминцы конвоировали караваны транспортов с военными грузами, которые шли в Мурманск или Архангельск, осуществляли набеговые операции на порты противника, вели свободный поиск немецких подводных лодок, высаживали десанты. Корабль редко заходил на базу — все время находился в море. Со мной на «Разумный» был направлен еще один юнга — радист Толя Болотов. Наша дружба с ним началась еще во время учебы в школе юнгов, да и жили мы на Соловках в одной землянке. Эту дружбу мы с ним пронесли через все долгие 7 лет нашей службы на флоте. И хотя служба потом разбросала нас по разным кораблям, мы с ним встретились, как родные, уже в эшелоне, в котором ехали домой после демобилизации. Толя тоже очень быстро освоился на корабле и мы вместе с ним буквально с первых дней службы на «Разумном» стали полноправными членами его боевого экипажа. Война не обошла никого из моих товарищей по школе юнгов. У каждого впереди был свой флот, свой боевой корабль, своя боевая судьба. Они ушли в море, в жестокую войну, и им так и не пришлось поплавать учениками «салажатами». С первых же дней появления на кораблях они становились воинами. И все-таки мы счастливы именно тем, что наша юность пронеслась в разгуле волн, на шатких корабельных палу- бах. С тех пор прошло уже немало лет, но в памяти остались многие события тех грозных дней. Хорошо помню эпизод, который потряс меня своей несправедливостью к человеку, к его судьбе, но это была война и такие потрясения встречались на каждом шагу. Еще когда мы учились в школе юнгов, я подружился с лаборантом кабинета радиотехнической аппаратуры Сашей Иваненко. Он был старше меня на четыре года, начал служить срочную службу еще до войны и волею судьбы попал в школу юнгов в обслуживающий персонал и очень этим тяготился. Он никак не мог смириться с тем, что его сверстники воюют на боевых кораблях, что юнги, проучившись в школе, тоже уйдут воевать, а он так и будет здесь помогать им осваивать радиооборудование, сидеть в этом относительно спокойном тылу и никогда потом себе не простит, что смирился со своим положением. Я хорошо помню, как он в минуты откровения рассказывал мне, сколько он подал докладных записок командованию, чтобы попасть на боевые корабли. Мы окончили школу и уехали воевать, а он остался, и мне было очень жаль, что он никак не может добиться понимания у командования. И вот однажды, незадолго до выхода в море на боевое задание, наш корабль стоял в Ваенге у причала, а на другой стороне причала стоял эсминец «Деятельный». И буквально за несколько часов до выхода я увидел Сашу на «Деятельном», когда он проверял антенное хозяйство. Я вихрем взлетел на палубу «Деятельного » и мы обнялись с Сашей как старые добрые друзья. Он мне рассказал, как ему удалось вырваться и попасть на боевой корабль, и буквально светился от счастья, что его мечта наконец осуществилась — он на боевом корабле и намечавшийся выход в море был его первым боевым походом. И вот мы в море. Вскоре соединились с транспортами для их конвоирования. Идем с погашенными огнями. Глубокая темная ночь. Сильный мороз. Море штормит и корабль постепенно обледеневает. Покрылись сплошным льдом леерные ограждения, обледенели и отяжелели, грозя оборваться, провода антенн. Все свободные от вахт на верхней палубе обкалывают лед. Я на вахте, на внутриэскадронной связи, при которой работаю на УКВ радиотелефоном. Прошло более 8 часов, как мы в море. В радиорубке мягкий свет, тепло и уютно. Ничего не напоминает о том, что творится за бортом. В наушниках радиостанции негромкий шумок. И вдруг в этой, казалось, мирной, спокойной обстановке раздался как бы сильный металлический удар по нашему корпусу. Мы уже знаем — значит, где-то недалеко произведен подводный взрыв, ударная волна от которого ударила по нашему корпусу. Через короткое время в наушниках раздался, я его сразу же узнал, взволнованный голос Саши: «Внимание. Корабль торпедирован, торпеда попала в район второй турбины, пытаемся укрепить водонепроницаемые переборки и завести пластырь, чтобы закрыть пробоину». Я тут же обо всем этом доложил на мостик командиру. Посыпались указания запросить информацию о положении дел на корабле. Я постоянно вызываю «Деятельный», но никто мне не отвечает. Я понял, что Саша побежал сам посмотреть, какие меры принимаются по обеспечению живучести корабля. Продолжаю вызывать. Прошло почти двадцать долгих минут. Рация «Деятельного» молчит. И вдруг снова голос Саши в эфире: «Внимание, водонепроницаемая переборка не выдерживает напора воды, пластырь завести не удалось, вода поступает очень интенсивно, корабль потерял ход и погружается. Начинаем спускать спасательные плавсредства. Прощайте, товарищи». Это были последние слова Саши, больше в эфир он не выходил. Потом мы увидели, как на одном из спущенных катеров зажгли огонь, чтобы их было видно, но корабли, не обнаружив подводной лодки, продолжали ходить противолодочными курсами. Остановиться для спасения было смерти подобно, корабль сразу же становился мишенью для необнаруженной и находящейся где-то рядом и, возможно, не одной немецкой подводной лодки. Через некоторое время этот огонь погас и все погрузилось в сплошную темноту. На всех кораблях работают радиолокационные и акустические установки, но лодку обнаружить не можем. В чем дело, почему ее не слышно? Возможно, она легла на грунт и ждет, пока какой-нибудь из кораблей не остановится и не приступит к спасательным работам. Но боевым корабельным уставом кораблям запрещена остановка, пока не обнаружена и не уничтожена вражеская лодка, иначе может быть поражен любой остановившийся корабль. Радиолокатором наблюдаются только корабли конвоя. Через 50 минут после торпедного поражения локатор прекратил показывать «Деятельный». Все ясно, это конец, корабль пошел ко дну. И все же одному из наших кораблей удалось спасти 7 человек, всего семерых из двухсот членов экипажа. Это были сигнальщики, рулевые и старший помощник командира корабля, то есть те, кто ушел с корабля самыми последними. Они были на мостике до тех пор, пока корабль не стал погружаться почти вертикально, и тогда они сбросили спасательный понтон, сели в него и отошли от борта погружавшегося корабля. Командир с мостика не ушел и утонул вместе с кораблем. Сесть на понтон он отказался, считая это бесполезной мерой, но оказалось, что, когда они на понтоне немного отошли от тонущего корабля, мимо, выполняя противолодочный зигзаг, проходил один из наших эсминцев, который услышал крики находящихся на понтоне моряков, рискнул остановиться и поднять их на борт. Так, в первом же походе погиб Саша Иваненко, который так рвался на боевые корабли, так хотел защищать свою Родину, сделал все, что мог в той обстановке, и остался в нашей памяти навсегда. А жизнь продолжалась, до конца войны было еще далеко и еще много боевых эпизодов отложилось в памяти об этих грозных годах. Однажды в составе экипажей эсминцев «Разумного» и «Дерзкого» мне довелось участвовать в интереснейшей и уникальной операции, которая называлась свободным поиском вражеских подводных лодок. Представьте себе глубокую темную ночь. Идем с погашенными огнями, наш «Разумный» — ближе к берегу, а «Дерзкий» — чуть мористее. В чем суть операции? Почему решили ночью проводить поиск? Дело в том, что в это время суток вражеские подлодки обычно всплывали на поверхность для подзарядки своих аккумуляторов. Боевая задача состояла в том, чтобы имеющимися средствами радиолокации и акустики обнаружить их и уничтожить. Первым фашистскую лодку обнаружил «Дерзкий». В это время я находился на вахте и принял от «Дерзкого» сообщение по внутриэскадронной связи: «Вижу подлодку визуально на очень близком расстоянии. Выхожу на таран». Оказывается, случилось, что он обнаружил лодку перед самым своим носом и у него не было другого выхода для атаки, кроме тарана. И командир повел корабль на таран. Перед этим он дал команду повесить над лодкой осветительные ракеты и было хорошо видно, как корабль своим носом врезался в подводную лодку, сбавил ход и даже застрял в ней, хорошо были слышны автоматные очереди. Там шел настоящий ближний бой. Потом было видно, как «Дерзкий» дал задний ход и отошел от лодки, она сразу же скрылась под водой, а он снова пошел в атаку и теперь уже сбросил на протараненную лодку серию глубинных бомб, после чего на поверхности появились обломки этой лодки. В эту же ночь и нашему экипажу улыбнулось счастье. Запеленговали лодку локатором, она сразу же погрузилась под воду, тут же обнаружили ее акустической установкой, после чего вышли в атаку и сбросили несколько серий глубинных бомб. Вскоре увидели большое соляровое пятно и всплывшие обломки, что подтвердило, что наши бомбы достигли цели. Через некоторое время потопление лодок подтвердила и наша разведка. А чуть позже газета «Правда» сообщила, что «корабли Северного флота уничтожили две подводные лодки противника». Потом было много еще других эпизодов, других ратных дней и память цепко держит события тех лет. День Победы я встретил в Мурманске, когда служил на американских тральщиках, которые мы привели на Северный флот из США в начале 1945 г. Для меня война в тот день не кончилась. С наступлением мирного времени началась боевая работа для тральщиков. Во время войны и нами, и нашими союзниками, и нашим противником на морских коммуникациях были установлены многочисленные минные заграждения. Причем все минные поля были строжайшим образом засекречены. И вот, после войны, все карты с минными постановками легли на стол победителей, районы минных заграждений были во всех международных лоциях объявлены запрещенными для мореплавания и каждая сторона победительница в своих территориальных водах должна была ликвидировать минные поля и открыть эти районы для мореплавания. Эту колоссальную работу должны были осуществить боевые тральщики, или, как их называли моряки, «пахари» моря. До самой моей демобилизации в 1950 г. долгих пять лет продолжалась эта напряженная работа. И после того, как я ушел на гражданку, эта работа продолжалась несколько лет. Очень много минных полей было на главных морских путях в Арктике. Это проливы Югорский Шар, Карские Ворота, Маточкин Шар, горло Белого моря, мыс Челюскина и т. д. Обычно мы уходили на траление в конце апреля и приходили на базу в конце ноября. Моряки называли наши тральщики «амиками» за оснащение их специальными тралами для акустических и электромагнитных мин. Вообще мины тех лет разделялись на обычные контактные, которые взрывались от чисто механического контакта боевого ударника с корпусом корабля, акустические, которые всплывали и взрывались от звуковых колебаний винта корабля, и электромагнитные мины, которые всплывали под воздействием магнитного поля корабля и взрывались у его корпуса. Самые сложные это, пожалуй, были многоимпульсные электромагнитные мины, то есть их устройство срабатывало только после определенного количества воздействий магнитного поля, после определенного количества проходов корабля над электромагнитной миной. Соответственно и методы траления были разные. Очень впечатляющее зрелище представляло собой траление группой кораблей минного поля с обычными контактными минами, когда группа кораблей с парованными тралами шла строем уступа. После их прохода то в одном, то в другом месте всплывали обрезанные от якорного каната мины. За тральщиками шли большие катерные охотники, которые расстреливали всплывшие мины. Совсем по-другому шло траление электромагнитных мин. В качестве трала использовался кабель, по которому пропускался ток, который создавал магнитное поле намного выше, чем магнитное поле самого корабля, и мины всплывали не под корабль, а под этот кабель. А так как мины были многоимпульсными, то тральщик с электромагнитным тралом должен был пройти одним и тем же курсом столько раз над миной, на сколько импульсов настроено минное устройство. И поэтому недаром моряки называли тральщики «пахарями» моря. Они действительно по много дней буквально круглосуточно «пахали » на море. И это была не просто будничная мирная работа. Все пять лет для меня и моих товарищей после войны были ее продолжением, так как мы вели боевое траление, которое для нас, его исполнителей, несло смертельную опасность, создавая фронтовые будни, а для наших мирных, гражданских людей — это было упрочение мира на нашей многострадальной земле. Помню, поздней осенью в составе трех тральщиков мы заканчивали траление у острова Вайгач. Вот-вот должен был пойти лед и мы торопились выполнить свое боевое задание. Обычно на ночь мы уходили к небольшому причалу, а с утра начинали траление. Оставались считанные дни до конца работы и, чтобы сэкономить время на переходах от причала к району траления, командир группы принял решение на ночь становиться на якорь прямо в районе нашей работы. В полночь я заступил на вахту. И вдруг минут через двадцать прозвучала команда вахтенного начальника: «По местам стоять, с якоря сниматься», — и вскоре я услышал звук лебедки, поднимавшей якорь-цепь. Не успел подумать, в чем дело, куда мы уходим, как почувствовал, что корабль сел на мель, или, как моряки говорят, сел на банку. Тут же прозвенел звонок боевой тревоги, а затем через 15 минут и пожарной тревоги. Прибежавшие по тревоге в радиорубку мои товарищи радисты рассказали, что за бортом очень сильный ветер со снежным зарядом. Корабль вместе с якорем начал дрейфовать. Тогда вахтенный помощник решил выбрать якорь и перейти на другое место, но как только немного подобрали цепь, держащая сила уменьшилась и корабль из-за его большой парусности понесло и посадило на мель. При этом был пробит борт в районе второй машины. Началось интенсивное поступление забортной воды. Чтобы уменьшить поступление воды, завели в район пробоины в борту парусиновый пластырь и начали мотопомпой откачивать воду и заделывать пробоину с внутренней стороны борта. В это время загорелась мотопомпа, но ее очень быстро потушили и продолжали откачку воды. В общем, пока заделали пробоину, вода затопила все помещение второй машины. Вот сразу сколько событий произошло за короткое время моей вахты. Остальные два корабля обрубили якорь-цепи, оставили якоря и отошли далеко от нашей стоянки. Я поднялся в ходовую рубку, чтобы проверить работу радиостанции УКВ и услышал переговоры командиров других тральщиков с нашим командиром: «Как дела, Серега». —«Как видите, стою с пробоиной. С банки сняло волной. Для того чтобы усилить держащую силу, спустил тральные решетки. Пока не дрейфуем. Сзади по ветру подводная гряда. Если мы не удержимся на якоре, нас потащит на нее и расколотит корабль на мелкие части. Я прошу вас, зайдите и держитесь за этой грядой. Возможно, на самый крайний случай, придется подбирать людей». Они, конечно, его подбадривали как могли, но были бессильны, так как при первой же попытке спустить катер, он был разбит в щепки. В таком сложном положении мы простояли до утра. Утром ветер стих. Мы спустили водолаза, он осмотрел днище и доложил, что один винт полностью исковеркан, а кронштейн, поддерживающий вал, на котором сидел этот винт, вообще был оторван и висел на валу. В общем, одна машина была полностью выведена из строя. Поэтому, когда мы пошли на базу, наш корабль взяли на буксир. До горла Белого моря все было спокойно, волна била в корму. Мы шли нормально, почти без качки, но, когда вошли в горло Белого моря, ветер изменился и усилился, переходя в штормовой, буксиры оборвались и мы остались с одной ходовой машиной наедине с 15—20-метровыми волнами. Два других корабля нашей ^группы повернули на север, чтобы идти на волну, а мы с одной машиной этот маневр выполнить не могли, и волна била нам в борт, укладывая корабль до 54°. Это была страшная ночь. Все, свободные от вахты, собрались в столовой и лежали на полу. Положение было критическим. Корабль клало на борт почти горизонтально, иногда казалось, что он не поднимется, но постепенно, дрожа мелкой дрожью, он поднимался, и все облегченно вздыхали, а он, перевалившись на другой борт, повторял все сначала. Мне за время моей службы пришлось, особенно во время воины, попадать в разные ситуации, но никогда я, даже в мыслях, не думал, что погибну. А в эту ночь эта мысль не покидала, и все это продолжалось довольно длительный период времени и, самое главное, что я был бессилен что-либо изменить Эта ночь была длинная, как жизнь, и я много передумал о своем месте в этой жизни и, наверное, впервые подумал о том, каким я должен быть, если мне суждено будет жить дальше. 28 июля 1972 г., во время памятной встречи на Соловках, в один из счастливейших дней моей жизни, глядя на такие же счастливые лица моих товарищей - бывших юнгов, я понял, как вся эта флотская жизнь и закалила, и воспитала меня, сделала намного богаче, щедрее, добрее. И еще, тогда я подумал, и это чувство не покидало меня потом никогда, о том, что если бы мне пришлось выбирать свою судьбу заново, я выбрал бы только этот путь и никакой другой. А годы идут. Морская служба давно позади и, возможно, я что-то упустил, что-то забыл, но все это второстепенное. Главное же — события и люди, открывшие так много для меня как для человека, не забыты и навсегда останутся в моем сердце. На Соловках, в те памятные дни 1972 г., я встретился со своим прошлым, со своей юностью, увидел многих своих товарищей, услышал их рассказы о себе. Передо мной за короткое время пронеслись судьбы многих моих друзей и, может, только тогда, впервые я понял, что от самого человека зависит, насколько насыщенной будет его жизнь, какой курс изберет он для долгого жизненного плавания, как воплотит он все то, что было заложено в него флотом, морем, будет ли до конца он предан морю. А море — море не обманет. Оно должно сделать тебя Настоящим человеком. Соловецкие юнги выполнили свой воинский долг перед Родиной. Всюду, где бы не сражались юнги, они показывали образцы мужества и воинской доблести, в огне боев закаляли свои характеры, готовясь к новым подвигам в мирном труде. По-разному сложились житейские судьбы моих юных друзей. Одни из них погибли, отдав свою жизнь «не ради славы», ради жизни на земле. Другие по окончании службы разъехались, кто домой на свою родину, кто на большие стройки страны, а кто и подался учиться уму-разуму в вузы и техникумы. Последняя наша встреча произошла в Мурманске, в Доме офицеров, куда со всех частей и кораблей привезли воспитанников школы юнг, отслуживших по 7—8 лет на флоте. Мы подлежали демобилизации и мурманский Дом офицеров был пунктом сбора для погрузки в эшелон для демобилизованных моряков. Многие из нас увидели друг друга впервые после окончания школы на Соловках. Почти сутки перед погрузкой провели мы вместе и это было прекрасное время для воспоминаний, подведения итогов всей нашей флотской жизни. И вот мы, как восемь лет назад, снова в теплушке с нарами и печкой посредине вагона, но мы уже не те, которые ехали сюда в далеких 1942—1943 гг. В эшелоне ехали домой бывалые матросы, знающие себе цену, ехали в незнакомое, но влекущее к себе будущее. Вот уже позади осталась Мурманская земля — земля великого мужества и героизма, героическая земля, земля работящих и думающих людей. Мне сейчас уже много лет, но, как прекрасно сказал о нас бывший юнга Валентин Пикуль: «До сих пор я иногда думаю о себе как о юнге. Это высокое и почетное звание дает мне право быть вечно молодым. Юнгам флота не угрожает старость». Несколько дней пути, и вот я сошел с поезда на станции Бузу- лук. Здесь живет моя мать и здесь мне суждено начать новую незнакомую мне гражданскую жизнь. Но на этом не окончились мои встречи с морем. Их было две и обе оставили в моем сердце свой след. Об одной мне хотелось рассказать в этой части моего повествования. Как хорошо, что у людей есть память сердца, которая делает нас чище, богаче и сильней. Июль 1992 г. Я весь в радостном ожидании. Мне предстоит новая встреча с юностью. Я приглашен на празднование 50-летнего юбилея школы юнгов. Наконец, подошел этот день. 24 июля 1992 года. Короткий перелет и я в Архангельске, городе моей юности. Процедура оформления и я, наконец, на госпитальном судне «Свирь», где нам предстоит прожить эти три радостных дня. У трапа нас встречают бывший комиссар школы юнгов капитан 1 ранга Сергей Сергеевич Шахов и сын нашего начальника школы юнгов вице-адмирал Ю. Н. Авраамов. Погода как по заказу— теплая, солнечная. Утром нарядно одетые юнги готовятся к праздничному построению. Наконец, колонна юнгов выстроилась на причале. Звучит команда и мы рассаживаемся по автобусам. Мы едем туда, где впервые столкнулись с флотской жизнью. Архангельский учебный отряд связи, бывший полуэкипаж. Здесь мы участвуем в торжественном открытии мемориальной доски, на которой золотистыми буквами высечены слова: «Здесь в 1942 г. была открыта школа юнгов ВМФ». Затем торжественное собрание в архангельском Доме моряков. В зал внесено боевое знамя школы юнгов. Никто не забыт и ничто не забыто. На призыв Сергея Сергеевича Шахова почтить минутой молчания павших героев-юнг зал отозвался звоном серебра и бронзы медалей — это встали те, кто носил высокое звание юнги флота. Вечером мы на судне идем на Соловки. Ночь в радостном волнении. Никто не спит. Разговорам и воспоминаниям нет конца. Утром торжественное построение на корме судна. Команда: «Матросам, старшинам, офицерам действительной службы и находящимся в запасе колени преклонить, флаг приспустить!» Все преклоняют колени, звучит траурная мелодия, под которую в море опускают два венка памяти. А потом на берегу, у каменной стены Соловецкого монастыря, там, где уже несколько лет стоял памятник погибшим юнгам, нам, бывшим морякам, бызшим флотским юнгам, воспитанникам единственной в нашей стране Соловецкой школы юнгов от имени российского правительства и президента России Б. Н. Ельцина были вручены боевые награды — медали Ушакова. И всякий раз, когда я беру в руки эту самую дорогую для меня флотскую боевую награду и смотрю на якорь с цепью на лицевой стороне медали, я вспоминаю свои корабли, как будто вижу их наяву. Сегодня бороздят моря старые мои знакомые: «Разумный», «Гремящий», «Грозный», «Громкий», правда, это не те корабли, что были кораблями моей юности. Теперь это совершенно другие ракетные и противолодочные корабли, но и сегодня, когда я их вижу наяву, мне вновь хочется сказать словами Валентина Пикуля: «Как мальчишка, я снова хочу кричать от восторга: Это они... это они! Я люблю их, эти корабли. Любовь моя к ним неизбывна, как и все, что любишь по-человечески — чистым сердцем». Вторая встреча с морем была много позже, и о ней еще расскажу, мой дорогой читатель. А тогда, в далеком 1950 г., я стоял у дома моей матери в г. Бузулуке, а впереди передо мной был длинный жизненный путь с его извилистыми дорогами. * * * На этом обрываются воспоминания Ф. Г. Аржанова. В связи с преждевременной кончиной в начале 1994 г. рукопись его осталась неоконченной. Дальнейший жизненный путь этого незаурядного человека складывался так. После демобилизации из армии окончил нефтепромысловый факультет Куйбышевского индустриального института. Затем работал над предприятиях объединения Куйбышев- нефть. Начинал с оператора по добыче нефти, затем — мастер подземного ремонта скважин. Познавал профессию нефтедобытчика с азов. В 1965 г. с большим отрядом куйбышевских нефтяников уехал поднимать нефтяную целину Западной Сибири. Вместе с Л. Д. Чу- риловым, Ю. П. Баталиным, М. М. Кролом и многими другими начал тяжелую, напряженную работу по созданию нефтяного северного гиганта. Много лет был главным инженером Главтюменнефтегаза, а затем— начальником главка. Событий, резких поворотов в жизни у него и до этого накопилось много. Но судьба распорядилась так, что ему пришлось участвовать в становлении нефтяной промышленности Вьетнама— осваивать профессию морского нефтяника (благо, в юности он был уже «морским волком»). Затем, после возвращения из заграницы, работал в Краснодаре в должности генерального директора НПО Союзтермнефть. В последние годы жизни он успел еще, отдавая дань новым веяниям в экономике, стать учредителем фирмы «Конэкс», которая является одним из спонсоров издания этой книги.
В 1977—1980 годах Аржанов был начальником «Главтюменьнефтегаза», воплощал в жизнь задуманные вместе с Муравленко планы развития крупнейшего нефтегазового региона. В 1980 году Аржанова по инициативе первого секретаря Тюменского обкома КПСС Геннадия Богомякова отстранили от должности начальника Главтюменнефтегаза. По словам Льва Чурилова (Лев Чурилов, в 1966—1969 годах работал начальником «Юганскнефти» :"Это было настолько несправедливо, что даже министр строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности Борис Щербина, который обычно воздерживался от комментариев, зная на своём опыте силу и возможности первого секретаря обкома партии, как-то бросил вскользь, имея в виду инициативу Богомякова по смещению Аржанова: «Сила есть — ума не надо»". Ещё одно воспоминание Чурилова об Аржанове:": «Когда в феврале 1966 года было организовано нефтепромысловое управление Юганскнефть и стал вопрос о главном инженере этого управления, Владимир Юрьевич Филановский( в 1965 г. В.Ю. Филановский-Зенков был назначен главным инженером – первым заместителем начальника Главтюменнефтегаза) мне пообещал — я тебе найду толкового инженера, не пожалеешь! И вот в конце 1966 года звонок из Тюмени Владимира Юрьевича: „Завтра прошу встретить в Сургуте, со мной будет Феликс Григорьевич Аржанов“. Встретил. Тут же сели в УАЗик и поехали в Нефтеюганск. На следующий день я представил Феликса Григорьевича нашему небольшому коллективу и буквально в течение трёх последующих дней Аржанов настолько влез в наши повседневные дела, что опекать его дальше не было смысла»."
Во Вьетнаме
Авторитет Аржанова в отрасли был настолько высок, что его сразу же назначили на должность главного инженера научно-промышленного объединения «Союзтермнефть» в Краснодаре. Вскоре он уехал оттуда во Вьетнам генеральным директором совместного предприятия «Вьетсовпетро». На новом месте Аржанов развернул кипучую деятельность. До него дела во Вьетнаме шли настолько плохо, что вьетнамцы начали предъявлять обоснованные претензии своим советским партнёрам. Аржанов лично, хоть и не имел опыта в этом деле, устанавливал первые морские платформы на месторождении «Белый Тигр». По его инициативе углубили эксплуатационные скважины, в результате чего увеличились запасы этого месторождения. При непосредственном участии Аржанова были приняты основные технические решения, которые себя полностью оправдали. По словам Льва Чурилова, среди работников советского торгового представительства во Вьетнаме нашёлся «стукач»: в 1988 году на основании его измышлений Президиум Совета Министров СССР, который проводил Николай Рыжков, принял решение освободить Аржанова от должности генерального директора СП «Вьетсовпетро». Это вызвало возмущение даже в правительстве Вьетнама. Феликс Григорьевич (наверное, впервые в жизни — предполагает Чурилов) встал на путь своей защиты. Он добился приема у Егора Лигачёва. Егор Кузьмич очень быстро разобрался в сути дела: через две недели Рыжков отменил своё решение и тем самым восстановил доброе имя Аржанова.
Последние годы жизни
После возвращения из заграницы Аржанов работал в Краснодаре в должности генерального директора НПО «Союзтермнефть». В 1996 году решением Думы Нефтеюганска одно из нефтяных месторождений Ханты-Мансийского автономного округа названо Аржановским. Улице между микрорайонами 12 и 13 и пешеходному бульвару между микрорайонами 16 и 16А присвоено имя Феликса Аржанова, на фасадах домов № 47 в микрорайоне 12, № 55 в микрорайоне 13 установлены мемориальные доски. В 2008 году в серии «Именные месторождения Югры» выпущен сборник «Удивительный человек — Феликс Аржанов».